1.
«Чужие губы тебя ласкают, чужие губы шепчут тебе…» — Лика бросила Севу Севастьяна на глазах у всего лагеря, переметнулась к спортсмену можно сказать за один вечер.

— И смех, и грех, — качал головой директор лагеря, сплетничая с главным бухгалтером, полновластной женщиной бальзаковского возраста, старой еврейкой, забальзамированной кремами и тушью.
— Ничего, побесится и вернётся, — отвечала та, довольно улыбаясь.

Грязное бельё, выставленное неприличной стороной на обозрение, источало сладкий аромат блядства и вседозволенности. Как навозные мухи, копошащиеся в дерьме, детишки с вожделением следили за ходом событий, передавая по сарафанному радио каждый взгляд и жест, томный вздох и характерный женский стон за закрытой дверью.

Мыслимое ли дело, муж и жена, одна сатана, приехали в лагерь вместе, души друг в друге не чая, и уже через неделю отличница, комсомолка и просто девочка-паинька Лика Севастьянова, в девичестве Лизунова, закрутила безумный роман с мечтой всех девчонок, грозой всех мальчишек, смуглым красавчиком и просто очаровашкой горюшко горем горе-Игорем. Как его только не называли, горемычного. Уж такая фамилия у Погорелого: как взялся за чужую жену, так горевать всем.

А взялся он конкретно. Девчонки рассказывали, что вожатая едва на ногах стояла после тихого часа и коленки у неё всё время красным заревом пылали. И щёки — но не от стыда, а от желания, раззадоренного.

Сева с женой жил в комнате по соседству. Собственно Лика-Анжелика так и познакомилась с горе-Игорем: вышла на балкон в шортиках и красном бюстике от купальника. А он там сидел, тоже в шортах, с оголённым торсом, загорелый, стройный, как Аполлон. Блеснула искра, слово за слово, и вот уже спортсмен приглашает продегустировать мартини.

С мужем? А муж объелся груш и спит, голубчик. От него не то, что мартини, пива не дождёшься. И вот уже Лика перелезает через перегородку, заходит к спортсмену в комнату, рассматривает фотографию в рамочке, где наш герой на пьедестале почёта грызёт золото.

Сладкий мартини полощет горлышко, успокаивает взведённые нервы. Неожиданное знакомство заканчивается весьма ожидаемо: горе-Игорь, подсев поближе, набрасывается на куколку, прижимает её к кровати. Ей некуда деваться, бедной, она бьётся, как птичка в клетке, соблюдая рамки приличия, слабеет на глазах, руки вяло опадают под натиском заряженного тела физкультурника. Стальная эрекция рвётся из шорт, втыкается ей в промежность. Даже через два слоя ткани чувствует Лика колоссальный размер.

— У тебя есть презерватив? — шепчет она, сопровождая слова замыленным молящим взглядом.

В ней пятьдесят пять килограммов нежного филе — ничто по сравнению с центнером бройлерной стали. Наш спортсмен рад стараться: накидывает резинку, срывает шорты там, тут, и раз — вколачивает недетский кол в привыкшую к мужним ласкам пухлую бритую писечку.

Он драл кареглазую шатенку не меньше часа, кончил четыре раза. Лике тоже крышу снесло, как только первая неловкость отступила, она отдалась с потрохами, забыв про замужество, приличия, пятёрку по «Этике».

Всё, что волновало её в момент оргазмического потрясения, сводилось к простому правилу: не орать. Она уткнулась лицом в подушку и гудела туда, стоя на коленках, пока спортсмен жарил её, отрываясь на чужой жене.

Лику можно понять и уж тем более простить: она впервые в жизни испытала оргазм. Затем ещё один, затем оргазмы накатывали волнами, её лихорадило и трясло. Она не знала, что такое секс, не ведала, почему люди занимаются им. Всё, что было до этого с Севой, не в счёт. Тот научил её принимать вечерние притирочки за чистую монету. Сюсюкался с ней по два часа, не разрешая ситуацию проникновением. Тот ласкался, как котик, оставляя её горячей на мази, без продолжения банкета. Она понятия не имела, что есть такие мужчины, что женщина в ней способна агонизировать, так сладко страдать, что член может быть таким большим и влетать так яростно, что она может захотеть стать развратной, сама захотеть, чтобы ей кончили в рот. Что она может насладиться вкусом спермы. Всего этого она не подозревала, не знала, мирно сосуществуя с другом детства, ставшим другом молодости, незаметно получившим прописку в стане рогоносцев.

2.
Когда Сева проснулся, где-то внизу долбила музыка. Популярный хит лета «Чужие губы» набирал обороты. Его крутили каждый день по пять раз так, что Сева уже сам начал напевать и насвистывать незатейливый мотивчик. Он накинул шорты и вышел на балкон.

Разомлевшая на солнце Лика грелась в плетёном кресле. Довольная улыбка кошки не сходила с её лица.

— Чего такая довольная? — Сева окинул взглядом жену, которая, казалось, вот-вот сползёт, как растаявшее масло по ножу, и рухнет на бетонный пол. Лика сидела перед ним в красном лифчике, едва прикрывавшем соски, и коротеньких джинсовых шортах, закинув одну ногу вверх, другую вывернув наружу.

Сквозь щели в паху между бёдрами и шортиками Сева разглядел красные плавки бикини. Лика загадочно улыбалась, скрывая глаза, как черепаха, под большими тёмными очками.

— Хорошо поспал? — спросила она, покачивая коленкой, от чего плавки под шортами полностью обнаружили очертания писи.
— Хорошо, — он кивнул, внимательно наблюдая за движением голых бёдер. — А ты чем занималась?
— Трахалась, — жеманно, как всегда с придурью в голосе, отозвалась Лика.

Жена часто подшучивала над Севой, врала с три короба, чтобы потом выставить его дураком. Он давно привык к выходкам жены, но таких закидонов ещё не было.

— С кем?
— С соседом, — и глазом не моргнув, ответила Лика, продолжая улыбаться.

Сева усмехнулся, сосед-спортсмен вызывал у него лёгкую зависть. Смуглый, загорелый, накаченный — все девчонки по нему сохнут. Вот теперь и жена туда же.

— И как тебе, понравилось? — спросил он, как всегда в таких случаях подыгрывая разыгравшейся фантазии жены.
— Да как тебе сказать… — Лиза потянула ручки вверх, сонно зевая.
— Скажи так, чтобы я поверил, — что-то едкое закралось в душу Севе.
— А ты не обидишься? — Лиза обласкала мужа насмешливым взглядом.
— Нет, рассказывай.
— Ну, он сначала угостил меня мартини, а потом накинулся. А потом я уже ничего не могла с собой поделать.
— Это понятно. А вообще в целом, тебе понравилось?
— Да, классный парень, — Лиза отчеканила, забыв спрятать восторг.

Сева раздражённо постучал пальцами по парапету.

— Так может пойдёшь к нему жить?
— Так может и пойду, — парировала она.
— Так может пойдёшь прямо сейчас?
— Так может прямо сейчас и пойду.
— Так иди, чего ты ждёшь, — он гневно уставился на неё.
— А ты не пожалеешь? — Лика заволновалась, на секунду отбросив придурь, чем вызвала несказанное удовольствие в глазах супруга.
— Ну он же классный парень. Тебе такие нравятся.
— А ты сам этого хочешь? — Лика цеплялась, как могла.
— А ты сама хочешь?
— Я может и хочу, ну а ты-то чего хочешь?
— Ну а я-то хочу того же, что и ты. Если ты хочешь, то и я хочу.

Сева любил помучить Лику бесконечными препираниями. Это его черта характера просто бесила её. В этот раз она не выдержала, усилием воли поставила затраханное разомлевшее на солнце тело на ноги и сделала шаг в сторону соседского балкона.

— Ну я пошла? — спросила она, испуганно обернувшись.
— Иди, иди, — злорадно отозвался он, глядя вниз.

С поникшей головой она перекинула ногу через перегородку, всё ещё надеясь, что Сева передумает и кинется её догонять, просить прощения. Но он был ужасным упрямцем, страшным ревнивцем. Это его и сгубило, Сева потерял жену в одночасье. Она и не планировала никуда уходить, но хамство мужа вызвало в ней протест. Желание отомстить привело к ещё более пикантным последствиям.

3.
Севу трясло от ярости. Жена перешла на сторону соседа, постучала в стеклянную дверь, её впустили, и вот теперь она сидит там, видимо, жалуется на него. Как же он всё-таки довёл ситуацию до ручки? Почему Лика всегда так бесит его невыносимостью характера?

Он порывался пойти к соседу, колотить в дверь ногами, но сдержался. То же чувство, которое заставило его выгнать жену, заставило его остаться. Великое чувство — чувство достоинства, неоспоримый аргумент в любом деле.

«Интересно, что она там так долго делает?» — эта мысль выгнала его на балкон, заставила перегнуться через перегородку и приникнуть носом к стеклу.

Зрелище, представшее его глазам, вызвало в нём временное помутнение рассудка. У него пропал дар речи, отказали руки и ноги. Он болтался на перегородке, инстинктивно цепляясь ногами за железку.
Жену, стоявшую раком, драли что есть мочи, грубо и беспощадно. Как будто исполин с цепи сорвался, решив палкой затыкать хрупкую девушкой до смерти. Спортсмен держал жену за горло, намотав длинные волосы на кулак, подложив пуфики ей под живот, найдя упор на полу. Он не трахал её в обычном представлении, он сражался с дыркой, которую нашёл, чтобы замучить. Этой долбёжке не было конца края, его яйца летали так, что, казалось, они скользят по стволу отдельной частью.

Лике под ним отводилась скромная роль: лежать и не рыпаться. Так она и делала, судя по всему, временами съезжая по пуфикам.

«Подстилка!» — горько играя желваками, выдохнул про себя Сева.

— Чужие губы тебя ласкают, чужие губы шепчут тебе, — взорвалась дикая музыка снизу.

Больше ему добавить было нечего.

4.
Лика-Лика-Анжелика, “Лика-красавица, всем нам очень нравится”, — дворовые пацаны рифмовали её имечко с седьмого класса, разыгрывая на гитаре, кому выпадет шанс сорвать пломбу. Но Лика не такая, Лика ждёт трамвая. Она потеряла девственность, как и положено приличной девушке, в первую брачную ночь. Вот так-то, ребята. На дворе двадцать первый век, а старые правила никто не отменял. Видимо, мамины внушения не прошли даром. Та всю жизнь страдала из-за козлов.

— Красивая потому что была, — вздыхала она, сочувственно поглядывая на созревающее племя.

Лика мотала на ус: мальчики, поцелуйчики шли лесом. Залетишь — ввек не разгребёшься. Смешно сказать: самая красивая девчонка факультета, да что там, всего университета, до пятого курса не целовалась. Всё училась, старалась. Уж сколько их, копей Амура, пообломалось об её холодный презрительный взгляд.